«Сну смешного человека» принадлежит совершенно особое место в творчестве Достоевского. Об этом произведении немало сказано крупными литературоведами. Произведение истолковано с разных сторон, но при этом в большинстве случаев игнорировалось нечто существенное: «Сон смешного человека» — рассказ фантастический. А ведь за этой жанровой характеристикой стоит немало.

Рассказ был опубликован в апрельской книжке «Дневника писателя» за 1877 год. Его значение во многом определяется темой, неотвязно мучающей писателя на протяжении всего его творческого пути. Мечта о гармоническом будущем человечества, убежденность в том, что эта мечта со временем будет осуществлена, пронизывает все творчество Достоевского, являясь его лейтмотивом. С такой же художественной силой, с какой писатель изображает торжество зла на земле, он говорит и о неизбежности в будущем утверждения правды, справедливости, человечности. Этот итог являет нам эффект контрапунктности всего мышления писателя, устойчивой двойственности всего сущего в его художественном мире.

Своему произведению Достоевский дал подзаголовок — «Фантастический рассказ». Нам это жанровое определение невозможно принять в его буквальном смысле, поскольку собственно фантастическому в рассказе уделено не так много места. Необходимо учитывать, что Достоевский понятие фантастическое, как мы уже видели, распространял не только на литературу, но и на действительность, видя в ней элементы, граничащие с тем, что не укладывается в нормальное человеческое сознание. В.А.Тунимов пишет: «Эта фантастичность во многом того же рода, как и в высоко ценимых Достоевским „Пиковой даме“ Пушкина, „петербургских повестях“ Гоголя, „русских ночах“ Одоевского, произведениях Э.По и Э.Гофмана».

«Сон смешного человека» — это рассказ о человеке, его духовных мытарствах в напряженных поисках истины. А строго фантастический элемент в этом произведении является его сюжетной конструкции.

Кто же он, «смешной человек», от лица которого ведется повествование? Рассказ состоит из пяти небольших глав. Первые две из них — главы экспозиционные. Герой говорит в них о себе как о человеке конченном, душа его настолько опустошена, что ему в жизни «стало все равно», а это значит, что все, что происходит вокруг и в мире ему безразлично.

Герой рассказа — личность сложная. В.А.Тунимов пишет: «Герой Достоевского мене всего безумный утопист, беспомощный мечтатель, все время сбивающийся с дороги. Он — пророк, возвещающий „в чине“ безумца высшую истину миру».

Подобную оценку нельзя принимать в ее исчерпывающем значении. Ведь образ этот дан в сложном, противоречивом развитии и прежде, чем стать «пророком», «смешной человек» претерпел много катастрофически страшного в своей горемычной жизни. Вкусил он в полной мере и яд «подполья», что станет ясно из дальнейшего изложения. И все этот человек с изломанной психикой сумел выбраться из бездны духовного упадка.

Но это дается ему не сразу, а только миновав острый духовный кризис. Оценивая свое крайнее неприглядное нравственное состояние «смешной человек» принимает решение о самоубийстве и подготавливается к нему вполне конкретно. Куплен и заряжен револьвер, определено время рокового выстрела. Но за несколько часов до намеченной расправы над самим собой с ним происходит событие, которое все решительно меняет. «Смешному человеку» поздно вечером, в осенней, дождливой петербургской мгле довелось встретить девочку, требующей неотложной помощи.

Драматической ситуации вполне соответствует пейзаж, вызывающий не только физический, но и душевный озноб. «Это было в мрачный, самый мрачный вечер, какой только может быть. Дождь лил весь день, и это был самый холодный и мрачный дождь, какой-то даже грозный дождь, с явной враждебностью к людям... Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака, а между ними бездонные черные пятна». В этом пейзаже подчеркивается негатив состояния природы. Этому способствуют повторы /«самый, самый»/ эпитеты, также повторяющиеся: «мрачный, мрачный, грозный, холодный» нагнетание темных красок. Все это придает пейзажу фантастический колорит.

Девочка было вся вымокшая под дождем, она плакала, выкрикивала какие-то слова, все ее поведение выражало крайнюю степень отчаяния. Она бежала за рассказчиком, как видно, находясь в состоянии ужаса, дрожала в ознобе и кричала отчаянно: «Мамочка! Мамочка!» «Смешной человек» старался от нее как-нибудь отделаться: «Я топнул на нее и крикнул...». Отделался, как от назойливой мухи.

Этому эпизоду и образу девочки в рассказе принадлежит важное место. К тому же, следует добавить: образ страдающей девочки, в иных случаях — ребенка, является в прозе Достоевского «сквозным», тяготеющем к символу. В нем как бы воплощена вся боль человечества, которая страдает от жизненного неустройства, непоправимых бед, несущих страдания и гибель. Образ обиженной девочки мы встретим в романе «Униженные и оскорбленные» /Нелли/, в ужасном сне Свидригайлова, в исповеди Ставрогина. Образы страдающих детей занимают важное место в «Братьях Карамазовых».

Дома, глядя на заряженный пистолет и ожидая назначенного им самим часа рокового выстрела, герой рассказа вдруг стал испытывать угрызения совести от того, что не помог несчастному ребенку. Это состояние родило обжигающую мысль: оказывается, ему не все равно, что он еще не конченый человек. А это значит, ему нельзя отказываться от жизни. «Одним словом, — заключает герой, — эта девочка спасла меня, потому, что я вопросами отдалил выстрел». Утомленный переживаниями «смешной человек» засыпает, сидя за столом, и видит сон, составляющий главное содержание этого произведения.

Следующие три главы посвящены сну, следствиям, вытекающим из увиденного и пережитого. Это был сон о золотом веке, о его смысле и о том, какое влияние он оказал на заблудший ум «смешного человека».

Тема «золотого века» рождена не фантазией Достоевского, она издавна живет в художественном и философском сознании человечества. «Золотой век — это мифологическое представление, существовавшее в античном мире, о счастливом и беззаботном состоянии первобытного человечества».

Отчетливее всего представление о «золотом веке» выражено в «Трудах и днях» Гесиода и в «Метаморфозах» Овидия. Первое поколение людей, по Гесиоду, наслаждалось полным блаженством. Люди жили, как боги, не зная ни забот, ни тревог. Но за золотым веком наступил век серебряный, затем — медный и, наконец, — железный, «испорченный и жестокий, когда ни днем не прекращались труды и печали, ни ночью». Своеобразный вариант золотого века представляет библейский рассказ о жизни первых людей в раю.

Эти представления не умерли с эпохой античности. Тема «золотого века» стимулировала развитие ее в утопиях последующих столетий. Термин «утопия» ввел в научный и литературный обиход Томас Мор. Так он назвал вымышленный остров, на котором было создано идеальное общество. Этот жанр расцветает в эпоху Возрождения /Я.Гус в Чехии, Мюнцер в Германии, Мор в Англии, Кампанелла в Италии/. Вершина развития этого жанра достигнута в XVIII веке. /Сен-Симон, Фурье, Оуэн/.

Художественно реализуя утопическую мечту, Достоевский опирался на богатый опыт мировой литературы, начиная с античной и вплоть до современной как западной, так и отечественной. Ему были известны сочинения Томаса Мора / «Утопия»/, Томаса Кампанеллы /«Город солнца»/, Ф.Бэкона /«Новая Атлантида»/, в которых отражалась вера в торжество разума, утвердившего гармоничные отношения людей. Хорошо знал и ценил Достоевский утопические идеи писателей эпохи Просвещения — Ж.Ж.Руссо, Р.Оуэна, Ш.Фурье, Сен Симона. М.М.Бахтин не исключает влияния на Достоевского произведения Сирано де Бержерака «Другой свет, или государство и империи Луны», а также подчеркивает несомненное влияние на него повести Вольтера «Микромегас», утопических мотивов романа Жорж Санд и фантастического сна в романе Н.Г.Чернышевского «Что делать?». Несомненное влияние на Достоевского оказала и фантастика Эдгара По, которого писатель высоко ценил. В 1861 году им написано и опубликовано предисловие к публикации «Три рассказа Эдгара Поэ», в котором писатель выражает свое искреннее восхищение творческой манерой оригинального художественного слова. Достоевский не называет Э.По /у Достоевского — Поэ/ фантастом, но видит в его творчестве фантастичность особого рода, которая близка ему самому: «Он почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешне или психологическое положение, и с какой силой проницательности, с какой поражающей верностию рассказывает он о состоянии души этого человека!».

«Достоевского покорило профессиональное литературное искусство По /„техника“/, в рассказах которого „сила подробностей“ и „сила воображения“ не просто размывают границу между реальным и фантастическим, но создают живую и впечатляющую иллюзию реальности фантастического».

В художественном творчестве Достоевского тема «золотого века» впервые заявляет о себе в черновиках к «Преступлению и наказанию» и «Идиоту». В романе «Бесы» содержится изложение сна Ставрогина из его исповеди. Известную картину Клод Лоррена, хранящуюся в Дрезденской галерее, Ставрогин назвал «Золотым веком»: «Это — уголок греческого архипелага...земной рай. Тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; рощи наполнялись их веселыми песнями, великий избыток непочатых сил уходил в любовь и простодушную радость...Чудный сон, высокое заблужденье!».

Сходен по содержанию и сон Версилова /роман «Подросток»/. О нем он рассказывает сыну Аркадию. Новых содержательных элементов этот сон не содержит, но примечательно само восприятие того мира гармонии, которое довелось созерцать Версилову во сне: «Ощущение счастья, мне еще неизвестно, прошло сквозь сердце мое, даже до боли; это была всечеловеческая любовь».

Что же видит в своем сне «смешной человек»? Здесь впервые в своем творчестве Достоевский рисует картину гармонического общества с достаточными подробностями. Преобладают в этих описаниях идиллические тона и краски. Они и в изображении природы, и существ этого изумительного мира, их образа жизни, нравов и обычаев.

Природа здесь явно контрастирует с доминирующими петербургскими пейзажами писателя, чаще всего «бедственными» для жителей. А здесь, на этом фантастическом острове — «Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом...Птички стадами перелетали воздухе и, не боясь меня, садились мне на плечи и на руки, и радостно били меня своими милыми, трепетными крылышками».

Но главное, конечно, — люди / автор так и называет / счастливой земли. Они, в изображении автора прекрасны, счастливы и добры. «Дети солнца, дети своего солнца, о, как они были прекрасны!» «Смешной человек» был встречен ими с необыкновенной радостью. Они осыпали пришельца ласками и поцелуями. «Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне и ласкали меня к себе, и всякому из них хотелось успокоить меня».

Каков же образ жизни этих счастливцев, приснившихся герою рассказа? Об этом во «Сне» говорится коротко, но вместе с тем с исчерпывающей полнотой: «Они были резвы и веселы как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались свое. Легкою пищей, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле».

«Смешной человек» останавливается и на характеристике умственного состояния обитателей этого чудесного мира. Оказалось, что они «не имеют науки», «они не стремились к познанию жизни, так как жизнь их была восполнена...но знание их было глубже, чем у нашей науки». Повествователь догадывается, что эти существа, которых он называет людьми, имеют возможность какими-то таинственными путями общаться со всем живым, а главное — с космосом.

Фантастика Достоевского в «Сне» во многом питается христианским библейскими истоками. Люди на этой фантастической земле живут, словно в раю.

Но в «Сне» рисуется и картина разрушения этой созданной воображением писателя гармонии. Виновником катастрофы стал «смешной человек»: «...кончилось тем, что я развратил их всех!..Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я разорил всю эту счастливую, безгрешную до меня землю. Они научились лгать и полюбили ложь...затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость...скоро, очень скоро брызнула первая кровь».

В содержании сна «смешного человека» необходимо отметить два аспекта. Первый — это не только возможность, но и неотвратимость утверждения гармонии в человеческих отношениях. Второй — опасность разрушения этого прекрасного мира тем злым началам, которое не истреблено в душах людей.

Автор показывает, как ощущение трагизма содеянного стало поворотным моментом в мироощущении героя рассказа. Итог пережитого во сне — обретение им истины: «...Я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей». Теперь герой готов проповедовать обретенную истину, служить ей. И первым реальным шагом на этом пути является то, что «ту маленькую девочку» герой рассказа отыскал.

Комментаторы «Сна смешного человека» отмечают: «Современная Достоевскому критика рассказа в сущности не заметила». Исключение6 составил лишь грязный пасквиль рецензента В.Печкина /Н.В.Успенский/, увидевший в авторе больного человека.

В 1929 году в книге М.М.Бахтина «проблемы поэтики Достоевского» содержится исчерпывающий анализ поэтики сюжета и жанровых особенностей этого рассказа. М.М.Бахтин установил, что по своей тематике «Сон смешного человека» — почти полная энциклопедия ведущих тем Достоевского.

Некоторые существенные черты «смешного человека» Бахтин находит в образах князя Мышкина, Раскольникова, Ставрогина и даже Ивана Карамзина. Сходна со «Сном» и центральная тема многих произведений Достоевского — тема перерождения и обновления человеческого характера в ходе мучительных и исцеляющих духовных коллизий.

В 1989 году появляется разбор «Сна смешного человека» в книге Ю.Ф.Карякина «Достоевский и канун XXI века» /глава «О мужестве быть смешным»/. Автор книги ставит это произведение Достоевского на одно из первых мест в его творчестве и подчеркивает его актуальность для современности. «Сон» — именно уже впрямую, — пишет Карякин, — о судьбе, о жизни и смерти всего нашего рода, о последнем и неотложном — о выборе нами этой судьбы«.

Мечта Достоевского о мировой гармонии, воплотившаяся в «снах» персонажей, не могла вполне удовлетворить писателя именно как мечта, то есть, утопия. В последний период своей творческой деятельности он настойчиво ищет земные пути и средства для обоснования «земного рая». Н.Ф.Бельчиков в статье «Золотой век» в представлении Ф.М. Достоевского«, обобщив многочисленные высказывания Достоевского в «Дневнике писателя», приходит к выводу: «Писатель верил в особое предназначение русского народа в осуществление „золотого века“ на земле».

В знаменитой речи о Пушкине, произнесенной 8 июня 1880 года в Москве, Достоевский вернулся к своим излюбленным мыслям о мировой гармонии, но уже не в порядке утопических грез и «снов», но и как вполне реальная, хотя невероятно трудная, фантастически трудная и длительная человеческая практика.

Речь Достоевского — не только о Пушкине, о его «всемирной отзывчивости», но и о России, о русском человеке. «...Назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное...» Его назначение, пусть в далеком будущем — «изречь окончательное слово великой общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!».

Слово «фантазия», «фантастическое» особенно часто повторяются автором в этой речи, но не как нечто нереальное, а, напротив, вполне реальное, хотя и трудно достижимое.

Речь Достоевского о Пушкине вызвала мощный общественный резонанс. Наряду с восторженными откликами имелись и резкие критические. Касались они преимущественно философских и социальных вопросов, содержащихся в речи писателя. Самым заметным явлением явилась статья религиозного мыслителя, писателя и критика К.Н.Леонтьева «О всемирной любви», опубликованная в книге «Наши новые христиане Ф.М.Достоевский и граф Лев Толстой» /М., 1882 г/. Высоко ценя творческий талант Достоевского, Леонтьев критически оценил его идею о мировой гармонии в развитии человеческого общества. Леонтьев признал греховной саму веру Достоевского в возможность достижения на земле «мировой гармонии». По учению церкви, полагал автор статьи, подлинное блаженство для людей возможно лишь в потустороннем мире, на небе, но не на земле. «Христианство не верит, — пишет Леонтьев, — ни в лучшую автономическую мораль лица; ни в разум собирательного человечества, долженствующий рано или поздно создать рай на земле...Терпите! Всем — лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли — вот единственная возможная на земле гармония».

В оценке пушкинской речи К.Леонтьев усмотрел опасную близость к социалистическим учениям и был прав в том отношении, что Достоевский действительно одобрял гуманные принципы социалистов-утопистов. Но никакой опасности эти утопии человечеству не несли, а содержали лишь идеи о лучшем устройстве жизни не для кучки избранных, а для всех.

Творчество Достоевского, как и его мировоззрение в целом носили противоречивый характер, в чем-то писатель и заблуждался, но все, в конечном свете, пришли к единодушному мнению о Ф.М. Достоевском, как о гениальном художнике слова, чьим творениям не суждено, ни состариться, ни умереть.

« Пред.		След. »